«Я – не Наталья Херше, я – животное, собака или как вам нравится». Так говорила белоруска со швейцарским гражданством, лежа на земле в клетке на территории гомельской женской колонии. Это было наказанием за отказ шить форму для силовиков. В заключении Наталья Херше провела 17 месяцев. 18 февраля ее внезапно освободили. В тот же день женщина улетела в Швейцарию. Уже находясь дома, Наталья рассказала «Белсату» о почти полутора годах за решеткой и первых днях на свободе.
С Натальей Херше мы разговариваем через Zoom в воскресное утро. Бывшая политзаключенная выглядит хорошо, улыбается, и хотя она явно похудела, что неудивительно за столько месяцев в тюрьме, но не потеряла своей красоты. В глазах – открытость, живость и достоинство.
– Наталья, как вы сейчас чувствуете себя? Чем занимаетесь дома?
– Чувствую себя счастливой. Очень рада видеть своих родных, дочку. Приятно проснуться не в тюремной камере, а в своем доме на мягком матрасе. Одновременно у меня состояние растерянности – я не знаю, что будет дальше, что делать завтра. В тюрьме понятно, что и когда делать, все по режиму. А на свободе надо снова привыкать самостоятельно планировать свое время.
Прежде всего хочу взять ручку, тетрадь и заняться восстановлением своих дневников, которые вела за решеткой. Мне не разрешили забрать их с собой на свободу. В комнате ухода перед самым освобождением мне сказали, что дневники не отдадут, так как там написано про сотрудников. Но это неправда – там записаны мои личные переживания, эмоции, и ничего нет о сотрудниках. Раньше мне обещали, что я заберу дневники, и не нужно беспокоиться. Но я знала, что это – ложь. В общем, ложь – это основное явление, с которым я сталкивалась на протяжении всего периода заключения.
Теперь я надеюсь на свою память и что смогу все восстановить. Возможно, не так ярко, но смогу записать все снова. Начну с Могилева, ведь он наиболее близок во времени, воспоминания самые живые.
Издавать дневники как книгу не планирую. Пока хочу все записать для себя, чтобы не забыла ничего из того, что было.
– Наталья, давайте вернемся в те дни, когда вы прилетели в Беларусь после выборов 2020 года. Почему вы приняли такое решение – быть на родине в такое тревожное время, ходить на протесты?
– Я следила за всем, что происходило в Беларуси. Сама специально ездила в Берн, чтобы проголосовать. Помню, как переживала, что могу не успеть, так как приехала за 10 минут до закрытия участка.
Возле посольства волонтеры считали, сколько человек пришло и кто за кого голосовал. У меня был шок, когда я услышала официальные цифры от белорусского посольства в Швейцарии – они полностью совпадали с данными волонтеров. Я была впечатлена – наконец! Произошло чудо! Ведь я думала, что на 90 процентов все будет сфальсифицировано, и, наверное, придется бороться уже на территории Швейцарии, отстаивать свои голоса, ведь мириться с ложью я не собиралась.
Когда я узнала о результатах, я связалась с послом Беларуси, поблагодарила его за честные цифры. У меня все кипело внутри, когда я видела, что происходит на родине. Я хотела присоединиться к протестующим, вместе с ними выразить свое несогласие.
У меня был запланирован отпуск, однако я собиралась провести его в другом месте. А сердце звало в Беларусь. Я чувствовала, что должна быть там. Когда сорвались планы провести отпуск, где собирались, я купила билет и улетела в Минск.
– Какой вы увидели Беларусь в то время?
– Помню приподнятое эмоциональное состояние. У людей вокруг и у меня. Это передавалось во время протестных акций, на которые мы ходили с подругой.
Накануне отъезда я решила принять участие в женской акции – в тот день, 19 сентября, это был «Блестящий марш». Мне обязательно нужно было идти в голове шествия, видеть все происходящее. Подруга уже была дома. Мы договорились, что я ей позвоню после акции. Когда мы проходили возле ее дома, я думала, может уже время уходить, но как уйти, когда такие действия разворачиваются?
Мне вообще было жалко улетать. Я думала: я полечу, а тут все будет развиваться без меня? Мне казалось, что что-то не стыкуется, что-то должно произойти, чтобы я досмотрела эту историю до конца. Это было на уровне интуиции.
Когда во время задержания моя рука на автомате потянулась к балаклаве того силовика, я потом думала: зачем я это сделала, сколько хлопот теперь будет брату, друзьям. Но позже пазл сложился, и я поняла, что ничто не случайно, и зачем это все было.
– И зачем?
– Когда депутат Европарламента Барбара Гизи стала моей «крестной» – взяла меня под опеку, а за ней другие парламентарии стали «крестными» других политзаключенных, я поняла, что села в тюрьму, чтобы привлечь внимание к политзаключенным белорусам. Для меня было очень ценным, что о событиях в Беларуси будут говорить в Европе.
Балаклаву с того силовика я тогда полностью не сорвала. Потом думала, почему мне не хватило решимости довести дело до конца. Ведь тогда бы у него не было бы возможности сказать, что я его поцарапала. Но я бы и в тюрьму не села бы, и тогда бы тот факт, что я, гражданка Швейцарии, участвовала в акции, возможно, быстро забылся бы, не был бы таким значительным, к политзаключенным было бы меньше внимания.
Когда я прилетела домой, местные корреспонденты спрашивали меня, сделала бы я то же самое, если бы не была гражданкой Швейцарии. И я не знаю. Не знаю, какой бы имела менталитет, если бы жила в Беларуси, имела ли смелость так себя вести. Поэтому я восхищаюсь Ольгой Класковской, которая жила и живет в Беларуси и активно отстаивает свое достоинство – как и я, отказывается от пошива формы для силовиков. Безусловно, она заслуживает большего внимания и почтения, чем я. У меня есть защита и обстоятельства, позволившие раньше выйти на свободу – покровительство правительства Швейцарии. У Ольги этого нет. Но я надеюсь, что и она, и другие политзаключенные будут освобождены.
– Вы упомянули об отказе шить форму для силовиков. Откуда были силы стоять на своем, хоть вы и знали, какими будут последствия?
– Решение не шить форму пришло ко мне еще на Володарке, когда я узнала, что апелляционную жалобу не удовлетворили и приговор оставили в силе. В колонии я не отказывалась от работы совсем, однако не собиралась шить форму.
Откуда были силы? Не знаю. Для меня это было принципиально, хотя я и понимала, что мне не избежать ШИЗО. Тем более я не видела смысла соглашаться на их условия после первого заключения в карцере. Мне уже было плохо, мне уже нанесли физический вред – у меня было воспаление суставов. Какой был бы смысл сломаться в тот момент, когда самое плохое уже случилось?
– Сколько раз вас наказывали заключением в ШИЗО?
– Всего в ШИЗО я провела 46 суток. Первый раз мне дали 8 дней, однако сразу же добавили еще 10 – за то, что я лежала в клетке на земле.
Клетка эта находится на улице. С двух сторон это стены кирпичных зданий, а две других стороны и крыша – решетки. Я видела, как там стояли осужденные. Это выглядело ужасно. Я сначала не понимала, зачем их туда ставят. Потом дошло – когда отряды идут строем, узники смотрят на это. Это показательное наказание. Как раньше были виселицы, на которых человек болтался несколько дней, а прохожие смотрели на это. Тут то же самое.
У меня сразу возникли ассоциации с содержанием животного. Я отказалась заходить в клетку. Но это снова было нарушение якобы законных требований сотрудников.
Тогда я зашла в клетку и легла на землю. Я сказала: «Я – не Наталья Херше, я – животное. Называйте как угодно – собакой, кем хотите». Я свернулась калачиком и легла на землю. Это было 6 мая, но еще было холодно. Сотрудники были в шоке, стали бегать, снимать на видео, приказывали подняться. Я отказывалась и говорила – Натальи Херше здесь нет, здесь есть только животное. Я встала только когда клетку открыли и я могла выйти.
– Ужасно звучит про клетку… После этого и воспалились суставы?
– Еще в карантине у меня начали болеть колени. Я связываю это с тем, что тогда приходилось подолгу стоять на холоде на улице. В итоге через неделю они у меня стали просто гореть. Я говорила о боли во время первого оформления в ШИЗО, на что мне врач ответила: если ШИЗО назначили, значит, надо идти в ШИЗО.
На девятые сутки в карцере у меня опять появился жар в коленях, который через час опустился в пальцы ног, и так было всю ночь. Но утром мои жалобы игнорировались.
Я провела в ШИЗО 18 дней, а через сутки после выхода меня снова отправили туда на 10 дней – снова за отказ шить форму.
Когда в конце концов при помощи определенной хитрости удалось попасть в медсанчасть, лечение мне назначал психотерапевт – другого врача не было. Тогда же я узнала, что у меня повышенная температура, а я даже не чувствовала этого. На 4 дня мне назначили курс уколов.
Я была рада хоть какому-то лечению, думала – хоть 4 дня передохнуть, а потом можно снова в ШИЗО. Так и получилось. Больничный не продлили. Мне сделали рентген ступни, на ней не нашли изменений, и снова отправили в ШИЗО.
Когда я в конце концов попала к хирургу, он поставил диагноз: начальная стадия артроза. Про колено сказал, что у меня все хорошо, и что если бы было воспаление, то колено было бы сильно распухшим. Из меня сделали непонятно кого – якобы я сама себе это придумала. А в тот же день, когда я была в камере ШИЗО, было так больно, что я даже стонала. Я испугалась – такого со мной никогда не было.
– Какими были в целом условия в ШИЗО?
– Очень холодно. Из вещей у меня было только кухонное полотенце. Им можно было накрываться или спать на нем. Ночью от холода было невозможно уснуть. Поэтому каждые полчаса я бегала на месте. Возможно, это усугубило ситуацию с суставами.
На 9 день одна из дежурных спросила – а почему вы не попросили телогрейку на ночь? Оказывается, так можно было, и только на 9 день мне об этом сказали. Я была очень счастлива с телогрейкой – засовывала ноги в рукава, было наконец тепло. Но телогрейку они могут и не дать. Мои последние 6 суток в ШИЗО в сентябре 2021 года были за то, что, когда было холодно, я надела юбку под платье. Ее не было видно, однако они подняли платье и приказали снять юбку. Я отказалась. За это мне дали 6 суток. Так вот тогда в карцере мне не дали телогрейку.
Когда после моего следующего отказа шить форму меня наказали ПКТ, а не ШИЗО, это был просто рай. Я там спала на матрасе, у меня была подушка, одеяло. И пусть днем это все забирали, и нары пристегивали к стене.
– Как выглядела жизнь в могилевской тюрьме по сравнению с колонией?
– Это было очередное очень значительное облегчение. Когда мне на одной из комиссий сообщили, что меня направляют в Могилев, я искренне поблагодарила. Ибо Гомель был сплошным адом. Там столько стресса, сколько не может выдержать один человек. И его создают намеренно. Делают так, чтобы у людей не было времени просто чая попить, чтобы после работы был выбор – попить чая или помыться. И надо успеть за 15 минут, ведь если ты не будешь в постели после команды «отбой», это нарушение.
В Могилеве я была одна в шестиместной камере. Для меня это были люкс-условия после Гомеля. Можно было делать зарядку. В колонии я могла делать ее только в ПКТ, в отряде было невозможно.
Работать не надо было, было достаточно свободного времени. Я читала книги, учила стихи. Рисовать не могла – у меня забрали точилки, стерки, сделали все, чтобы я не рисовала.
Также я почти сразу получила выговор. Я купила сыр, морскую капусту и хранила все это за окном. А где еще, если нет холодильника? А оказалось, что держать за окном – это нарушение.
– Стало ли освобождение сюрпризом для вас, или вы предчувствовали, что это может случиться?
– Я совсем не ожидала. Сначала я часто думала, что какие-то события, которые происходили, возможно, связаны с моим быстрым освобождением. Но надежды не сбывались, и я уже боялась надеяться. Думала, что, может быть, чего-то ждать после референдума, как мне, так и другим политзаключенным. Однако 18 февраля никак не ожидала.
– Как это все происходило?
– Я всегда поднимаюсь по будильнику. А некоторые любят еще полежать после сигнала «подъем», и поэтому дежурные проходят, смотрят в глазки и приказывают вставать. 18 февраля я уже вставала, когда услышала безумный стук в дверь, даже испугалась, думала, что случилось. Крик – подъем. Я встала, застелила кровать. Через две минуты мне принесли завтрак со словами – 5 минут, чтобы позавтракать, и 5 минут, чтобы собрать вещи. Тогда я все поняла.
Быстренько собралась. Меня повели в комнату досмотра. Там и забрали дневник. Потом посадили в бус, в котором были еще три человека и водитель. Зашла представитель администрации тюрьмы, зачитала указ президента от 17 февраля о моем помиловании, выдержала паузу, ожидая моей реакции, на что я сказала – отлично. Вручила мне конверт с деньгами, которые у меня были на счету в тюрьме. И мы поехали.
Свое освобождение я представляла иначе – что откроют ворота, я выйду, меня там встретят, и я поеду к брату в Молодечно, еще неделю проведу в Минске, маникюр сделаю, схожу в парикмахерскую, что-то куплю и полечу в Швейцарию. Но уже в бусе я поняла, что мы направляемся в сторону аэропорта. А я в телогрейке, синей робе, думаю – как я полечу в таком виде?
В аэропорту меня провели в вип-зал. Там я встретилась с братом и послом Кристине Хонеггер (Christine Honegger Zolotukhin). Что интересно – за час перед этим из этого же вип-зала в Москву вылетал Лукашенко.
– Как, на ваш взгляд, белорусские тюрьмы меняют человека?
– Ужесточают его и вызывают протест. Только обостряют то, с чем они призваны бороться. Тюрьма не исправляет человека, а делает из него животное. Там можно только работать, есть, выполнять то, что тебе скажут. Думать и высказывать свое мнение запрещено.
В то же время заключение не сломило меня, хотя холод и ужасающее питание подорвали здоровье. С декабря я отказалась покупать продукты в магазине, так как мне негде было их хранить. Два с половиной месяца я ела только тюремную еду. Тема питания была основной моей претензией к администрации тюрьмы, так как оно не соответствовало никаким нормам. Например, утром давали разбавленную кашу. В каше меньше крупы, чем ее должно быть. Когда варится сечка или ячка, там крупы заменяются мукой. В блюдах с горохом не было гороха. Мне говорили: он разваривается, поэтому вы его не видите. Но там даже вкуса гороха не было. Он испарился?
С 1 декабря я потеряла около 2 килограмм. В конце октября я весила 54,7 кг, а сейчас – 52. За все время заключения потеряла 6 килограмм. Мой нормальный вес был 58 килограмм.
– Изменили ли вас эти 17 месяцев?
– Да. Я вышла на свободу с огромным багажом выводов о себе и других людях. Эти выводы столь значимы для меня, так много стоят, что я в каком-то смысле даже благодарна за то, что у меня было это время, и я смогла посмотреть на себя и свою жизнь, которую сейчас воспринимаю иначе, чем раньше. Чтобы это понять, нужно было сесть. Я не жалею ни о том, что я сделала, ни что провела это время в тюрьме.
А еще одно ценное приобретение – я познакомились с огромным количеством чудесных людей. Я мечтала, чтобы у меня было больше друзей – теперь они у меня есть по всему миру.
Наталья Херше родилась в Беларуси, в Орше, 20 октября 1969 года. В 1992 году окончила БГЭУ. Работала бухгалтером. Почти 15 лет назад уехала в Швейцарию. Со временем получила там гражданство. Сохранила при этом и белорусское.
Наталью задержали на Блестящем марше в Минске 19 сентября 2020 года. Ее обвинили по ст. 363 УК РБ – «Сопротивление сотруднику милиции или иному лицу, охраняющему общественный порядок». Судья Сергей Шатило наказал Херше двумя с половиной годами лишения свободы.
Анна Гончар belsat.eu